Физик Петр Леонидович Капица в рабочем кабинете. Лев Иванов / РИА Новости
19 ноября исполняется 80 лет с того дня, как всемирно известный физик Петр Капица направил в советское правительство письмо с протестом по поводу действий цензуры. Из-за нее советские ученые зачастую не могли читать иностранные научные издания и узнавать о новых открытиях.
Привычка к обмену опытом
Петр Леонидович Капица 13 лет проработал в Кембридже, куда попал для продолжения учебы, выехав за границу СССР при содействии математика Алексея Крылова и писателя Максима Горького. До 1934 год он регулярно приезжал на родину, чтобы отдохнуть и повидаться с родными. Но вскоре возможность выезда для Капицы закрыли, посчитав неприемлемым, что тот «информирует англичан о положении в науке СССР» и «оказывает английским фирмам, в том числе военным, крупнейшие услуги, продавая им свои патенты и работая по их заказам».
Осенью 1934 года Капица вынужден был переключиться работу по специальности на родине. Желая сохранить возможность знакомиться с движением научной мысли в других странах, он оформил подписку на ряд изданий, прежде всего на давно ему знакомые The Manchester Guardian Weekly и The New Statesman and Nation. И вскоре столкнулся с тем, что цензура могла внезапно перестать пропускать их. Уже в январе 1935 года Капица писал по этому поводу заместителю председателя Совета народных комиссаров Валерию Ивановичу Межлауку, одному из главных теоретиков и организаторов системы советского планирования и распределения.
Капица подчеркивал, что выписывает журналы только для личного пользования, и просил о смягчении цензуры. Действия его письмо не возымело, поэтому в мае того же года с аналогичной просьбой Капица обратился к Вячеславу Михайловичу Молотову, возглавлявшему тогда Совнарком. В письме к Молотову Капица уточнял, что журналы, которые его интересуют, являются независимыми и самыми левыми во всей английской печати и что он читал их на протяжении многих лет. Это дало временный эффект.
Непредсказуемая осторожность
Помимо того, что цензура мешала работать, она действовала не слишком последовательно: решение часто зависело не только от правил или объективных обстоятельств, но и от конкретного цензора. Например, в конце 1935 года в ленинградском порту задержали ящики с приборами из кембриджской лаборатории Капицы. Эти приборы были куплены советским правительством для строящегося в Москве Института физических проблем, но так как для сохранности оборудования ящики были набиты старыми газетами, цензор таможни задержал их и не собирался разрешать отправку в Москву, пока не изучит все напечатанное.
Институт в итоге получил оборудование в порядке исключения. Как именно решили вопрос с газетами, его сотрудники, выезжавшие в Ленинград встречать крайне нужные им приборы, не пояснили. Но о самой ситуации рассказали Капице. Тот позвонил в Кембридж Джону Кокрофту, который руководил отправкой оборудования, а прежде был ближайшим его помощником, и попросил впредь ничего в газеты не заворачивать. Рассказывал он о проблеме Кокрофту со смехом, но сам отнесся к делу предельно серьезно, свидетельствовал Павел Рубнин, сотрудник Института физических проблем.
В то же время в октябре и ноябре 1937 года в Ленинграде цензор пропускал журналы вроде Nature, La Science la Vie, которые требовались российским ученым, чтобы быть в курсе новейших научных дискуссий, открытий и разработок, а в Москве цензура их задерживала. Капица выяснил это на собственном опыте, приехав в Ленинград и спокойно прочитав все те журналы, которые московские цензоры почитали опасными для моральной устойчивости советских ученых.
Письмо Капицы в правительство
Открытие относительно разных подходов цензоров подтолкнуло Капицу к решительным действиям: 19 ноября 1937 года он отправил в правительство письмо по поводу доступа к зарубежным научным изданиям. Оно, как и письмо 1935 года, было адресовано В.И. Межлауку, но составлено в более резких выражениях, чем первое. Объяснив, о каких именно журналах шла речь и зачем они российским ученым, Капица выражал возмущение происходящим и бессмысленностью действий цензоров, поскольку ничего предосудительного научная пресса не содержала.
«Уже то, что задерживают эти журналы, есть безобразие, но еще хуже, что это делается так нелепо. В Ленинграде я прочел эти номера и старался выяснить, почему цензор их задержал. Например, в одном номере сказано, что на конгрессе в Париже, устроенном по случаю [Всемирной] выставки, поражало полное отсутствие делегатов-представителей науки СССР. Ну что тут такого, чтобы запретить журнал? Мы все знаем, что держат нас, как институток в закрытых учебных заведениях, и боятся, чтобы кто не лишил невинности или не похитил», – писал он.
Завершалось письмо просьбой указать цензору, чтобы тот пропускал иностранные издания, пусть даже с черными штампами на «опасных» местах, как делалось прежде. «Если это покажется хлопотно, то пускай мне скажут, и я сам напишу в редакции этих журналов, чтобы перед посылкой мне они сами бы затемняли все места, касающиеся СССР, и я уверен, что для меня они это сделают», – таким выпадом закончил Капица послание.
Результат
Как ни странно, это подействовало. Хотя 1 декабря 1937 Межлаук был арестован как враг народа, а летом 1938 года расстрелян, иностранные журналы, на которые подписывались советские ученые, в течение восьми лет приходили им исправно. Обратиться к властям по поводу не пропускающей прессу цензуры Капице пришлось уже только в ноябре 1945 года. Действия третьего, еще более резкого письма хватило на 35 лет.