Эксперт Константин Калачев рассуждает о том, что доля средств бюджета у единороссов за 8 лет достигла 40%, у оппозиции — 80%:
Мне непонятно, что тут может удивлять: оппозиция у нас системная, финансируют ее системные люди и только по согласованию. Поэтому доля средств из бюджета у оппозиционных партий столь велика. Роль оппозиции с каждым годом становится все меньше, электоральное пространство, которое она занимает, сужается. И было бы странно, если бы кто-то из спонсоров и инвесторов вкладывался в оппозицию в ее нынешнем виде серьезными капиталами.
Какие цели при этом можно преследовать? Вопрос открытый. Если речь идет о получении депутатских мандатов, то вкладываться нужно ближе к выборам – тогда, когда будут окончательно ясны расклады и отношение власти к тем или иным оппозиционным партиям. У нас же все определяет сценарий, спущенный сверху. Эти сценарии и задают все алгоритмы, в том числе алгоритмы финансирования.
Не открою ничего нового, если скажу, что сейчас ни один нормальный бизнесмен не будет вкладывать деньги в какую-либо партию без высочайшего соизволения – просто потому, что перед глазами есть примеры людей, которые уже пострадали в такой ситуации. Вспомните Грудинина, скажем. Да и к чему эти проблемы? Депутаты мало что решают, собственно говоря.
Если партийная система имитационная, если партии серьезной роли в политической системе не играют, то как можно ожидать, что они смогут опираться на что-то, кроме госфинансирования, которое они получают, если преодолевают трех- и, соответственно, пятипроцентный барьер? Мне кажется, в этом смысле обсуждение финансирования партий – совсем не то, что надо обсуждать. Обсуждать надо роль партии в нашей жизни, и тогда все встает на свои места.
Тогда сразу понятно, что взнос в кассу единороссов – это показатель лояльности, социально одобряемые действия. Это, конечно, не дает никакому бизнесу индульгенции, но я думаю, что для него вложение в «Единую Россию» – это вложение в саму власть. Потому что «Единая Россия» – инструмент власти. Вложение средств в нее не несет в себе никаких рисков, но может дать некие преференции.
Если бы у нас партии боролись за власть, а бизнесмены участвовали активно в политике, если бы у нас реально были возможны перемены в партийно-политическом ландшафте, было бы понятно: кто-то вкладывается в оппозицию, предполагая, что она борется за власть. И если она придет к власти, этот человек получит существенные преференции.
Или кто-то делает это из идейных соображений. А сейчас идейные соображения можно предположить разве что в случае с КПРФ. Какие идейные соображения могут быть в деполитизированном, деидологизированном обществе? Мы все время ищем смыслы, которых нет, забывая, где мы находимся.
В 1990-е годы, до начала 2000-х годов финансирование партий имело смысл обсуждать. А сейчас, если ты представишь партию, тебя первым делом спросят: вы согласованы или нет, как к этому относится Администрация президента? Так что финансирование партий тут работает как зеркало – отражает ту общественно-политическую ситуацию, в которой мы находимся.